Юрий Галанско́в (19 июня 1939, Москва - 4 ноября 1972, Мордовский лагерь) - русский поэт, диссидент.
Из предисловия Владимира Буковского к сборнику стихов, манифестов и писем Юрия Галанскова "Le Manifeste Humain”, Издательство L'Age D'Homme, Лозанна, 1982 год.
Обстоятельств моей первой встречи с Юрием Галансковым я не помню. В то время многие молодые люди встречались то в одном, то в другом месте, часто на чтениях. Я полагаю, что познакомился с ним во время одного из собраний на площади Маяковского. Он был старше меня и произвёл на меня впечатление; во-первых, потому, что у него в нашем круге уже была твердая репутация поэта, но также и потому, что он принимал участие в собраниях на площади Маяковского задолго до того, как группа, к которой я принадлежал, их возродила, поддержанная возобновленным присутствием прежних, более старших участников, среди которых был и он. Однако наши роли заметно различались: моя функция была скорее организаторской, а он читал стихи, в частности "Человеческий манифест", который был, на наш взгляд, одним из самых ярких его стихотворений.
Худой, с чёрными волосами, он казался очень твердым и ясным в своих словах. Декламируя, он производил впечатление человека общественного, с сильным темпераментом, с твёрдыми убеждениями. Надо сказать, что он очень хорошо читал поэзию. Это был протест личности, высказываемый людям, жившим той же жизнью, что и он. И этот протест был чем-то гораздо большим, чем интимные переживания. Два его величайших стихотворения - это настоящие призывы, крик страдающего человека, не могущего заставить себя молчать.
Однако, несмотря на эту кажущуюся непоколебимость, Галансков был человеком мягким, размеренным, человечным, почти не вмешивавшимся в дискуссии, а предпочитавшим слушать. Когда возникали споры и шла полемика - как это было тогда принято в нашем кругу, - он обыкновенно быстро соглашался с собеседником по большинству вопросов. Не было похоже, что у него был особый дар к ведению дискуссий. Его позиция заключалась в том, чтобы пытаться спокойно убеждать людей.
Что же касается "Феникса", журнала Галанскова, название которого напоминало нам о том, что творческий дух народа нельзя уничтожить, то я в нём участия не принимал. Являясь более крупным, чем предыдущие журналы (вероятно, из-за более продолжительной над ним работы), он принял эстафету у "Синтаксиса" и других журналов, которые в то время следовали один за другим, по существу не отличаясь друг от друга. Более того, мы часто обнаруживали там тех же авторов, возобновлявших в новых журналах свою деятельность, прерванную с исчезновением предыдущего. Подписывать свои работы в "Фениксе" своими настоящими именем было установившейся традицией. Это был жест честности, необходимый вначале, и особенно в то время, когда журнал в основном состоял из поэзии.
Насколько я знаю, Галансков не был членом НТС. Я отчетливо помню дискуссию, которая шла у нас в конце 1966 года с Галансковым и Добровольским на эту тему. Мы с Галансковым пришли к выводу, что их программа не соответствует нашим убеждениям, и нам незачем к ним присоединяться. Добровольский защищал идею членства по тактическим соображениям, поскольку это движение представляет собой политическую силу. Я знаю, что НТС настаивает на том, что Галансков присоединился к ним потом, в лагере, но я остаюсь крайне скептически настроенным к этой версии.
Здоровье у него было не блестящим. Мы очень быстро определяем в лагере, кто выживет, а кто нет. Психологически Галанксов был очень силён, физически - нет. И если каждый в тюрьме неизбежно заболевает язвой, то он страдал от неё ещё до тюрьмы.
После его смерти семья тщетно боролась за возвращение тела в Москву. Родителям и родственникам также потребовалось несколько лет, чтобы выяснить, где находится могила. На арестантских кладбищах умерших хоронят без имени, остаются только холмики. Власти отказывались раскрывать, под каким из них лежит Галансков, но в конце концов семье дали информацию находившиеся там люди. Там они поставили крест, что было запрещено, но никто не смел прикоснуться к нему.
Сегодня Галансков остается известной фигурой, стихи его продолжают читать. Его могила стала местом паломничества, туда приносят цветы. Власти их убирают, и они тут же заменяются другими.